Василий Зуев


03 октября 2016

Святая Церковь - это не здание, не храм, это все мы, то есть общество верующих. А какие мы? Есть в каждом приходе люди, которых приятно видеть, приятно здороваться с ними. Они беззаветно трудятся на благо родного храма, родного прихода. Но хорошо ли мы знаем их? Пресс-служба Майкопской и Адыгейской епархии продолжает рубрику «Жизнь приходов в лицах» для того, чтобы просто познакомиться с добрыми людьми, на ком держится и будет держаться наша Церковь. Сегодня мы предоставили слово прихожанину храма во имя Святого благоверного, великого князя Александра Невского посёлка Краснооктябрьский Василию Зуеву, чтобы он сам рассказал о себе и своих корнях.

Есть такие народы, у которых дети должны знать свой род до седьмого поколения. Очень хороший пример для подражания. А посмотрите на нас. Мы, русские, едва знаем своих дедов, а уж о прадедах и говорить не приходится. Поэтому нас и называют горьким прозвищем: «Иваны, не помнящие родства». А в моей семье память предков чтут, как великую святыню. Зовут меня Василий Васильевич Зуев. Родился я 22 апреля 1928 года, но родители мои стали отмечать мой день рождения на три дня позже, потому что 22 апреля, как известно, родился Ленин. Отец мой, Василий Гаврилович, участник 1-ой Мировой войны. Унтер-офицер, награждён орденом Святого Георгия Победоносца. Георгиевский кавалер после революции он вынужден был скрывать свои заслуженные награды. Такое было время. Гражданская война, становление советской власти. У отца было 5 братьев и 2 сестры. Старший брат был офицером царской армии, и после гражданской смуты он с армией ушёл в Китай. Это тоже не могло не сказаться на отце в те страшные годы. Наступили тридцатые годы. Началась коллективизация. Трудолюбивых и зажиточных крестьян немедленно записали в «кулаки». А беднякам дали в руки наган да винтовку и наделили властными полномочиями – вершить человеческие судьбы. И тут моему отцу припомнили всё: и георгиевские кресты, и брата-иммигранта, и крестьянское хозяйство. Моего отца, моего деда, Гаврилу Гавриловича, двух старших братьев отца Николая и Андрея с детьми погрузили на телеги и увезли в ссылку, обрекая на голодную смерть. Дали им пилы да топоры, назначили нормы выработки. Живите, работайте, ударным трудом заслужите прощение у советской власти, а за попытку побега – расстрел. Русскому мужику к труду не привыкать. Руки к топорам да пилам привычные. Построили они и их товарищи по несчастью землянки, сложили печки, собрали желудей, грибов да ягод калины. Так и пережили суровую зиму. Весной явились комиссары. Глядят – глазам не верят: живы кулаки-мироеды. Живёхоньки. Дали им новые орудия труда, муки дали, расщедрились, устроили леспромхоз. А потом уж и узкоколейку провели. Кто? Понятное дело – те самые кулаки-мироеды – мой отец, да дед мой, да дядьки мои с сыновьями, да такие же, как они, трудолюбивые русские люди – невольные мученики.

У отца моего на ту пору было трое детей. Мне тогда и вовсе было три годика. После ареста отца у нас отобрали дом, скотинку, землю, вещи. Вот как хотите, так и живите, а попросту, помирайте с голоду. Кушали мы тогда не хлебушек с маслом, а крапиву, да лебеду, да конский щавель. Когда освободили отца, родители мои стали работать на железной дороге, грузили лопатами песок на платформы. На таких тяжёлых работах документы не спрашивали и платили исправно. Трудолюбие отца понравилось начальству, и ему даже почётную грамоту дали за ударный труд. Со временем его перевели прокладчиком железнодорожных путей и выделили маленькую комнатку в бараке. Здесь я стал ходить в школу, в город. 7 километров туда, столько же обратно. Пешком и в дождь, и в пургу.

Через время перебрались в город, в маленькую квартирку. Один знакомый сделал для нас стол и деревянную кровать, на которой мы все впятером спасли, но мы были рады и этому. Так стали жить. Постепенно забывалось обидное прозвище «кулаки». Отец устроился работать на хлебозавод экспедитором. Со временем даже новый дом на городской окраине построили. Небольшой, но свой. Жить можно. Но тут… война.

Отец ушёл на фронт в январе 1942 года. Слава Богу, остался жив, вернулся с войны с медалями «За отвагу» и «За боевые заслуги» - очень важные награды, их просто так, по знакомству, не давали.

К тому времени я успел окончить школу на «отлично», устроился работать слесарем в автоуправление. Работали по 12 часов, без выходных и отпусков. Какие выходные? Война ведь. Получали за это хлеб по карточкам. А что это был за хлеб! 30% картошки, 30% кукурузной крупы, остальное - ржаная мука. Брат, сестра, мать тоже работали. В доме холодина, топить нечем, все деревья в округе спилили на растопку. Утром встаёшь – вода в ведре замёрзла, дыру во льду пробьёшь, умоешься кое как, картошкой варёной позавтракаешь и на работу.

Со временем поступил я на курсы шоферов, получил права и пятитонный ЗИС. Но в армию меня не призывали, мал ещё был. А как кончилась война, прошёл я медкомиссию в военкомате, и направили меня в Чкаловское военное, командное училище лётчиков. Но доучиться не смог, сказалось голодное детство. Нашли у меня язву двенадцатиперстной кишки, язвенный гастрит желудка, порок сердца и комиссовали. Горько об этом вспоминать.

Переехали мы в Чимкент, чтобы к теплу поближе. Стал я работать на мебельной фабрике, стал бригадиром столяров. В бригаде у меня было 6 национальностей. Тут тебе и мусульманин, и баптист, и православные, и лютеранин, и даже буддист. Настоящий интернационал. Так и жили. Правда, к тому времени, в Чимкенте начались некоторые перекосы в национальном вопросе. Да и религиозный фактор имел не самое последнее место. Не хочу никого обидеть, но справедливости ради скажу: несколько раз меня выдвигали на вручения трудового ордена. Но сначала завернули в КГБ, мол, верующий – нельзя, потом человек, которому я помог и с работой, и с жильём, сделал мне подлость. Так или иначе, но с орденом там, в Казахстане, меня, что называется, прокатили. В 1960 году я женился. А потом стала сильно болеть мама, поэтому мы вынуждены были переехать в Адыгейскую автономную область – так тогда называлась наша республика. Кстати, отец моей мамы, Ермолай, ходил пешком в Иерусалим, очень набожный был человек, трудолюбивый. А отец Ермолая, мой прадед Андрей, прожил 105 лет, ни одной таблетки за всю жизнь не скушал, работал, косил пшеницу, траву для скотинки. И знаете, за три дня предсказал свою кончину, так и сказал, буду умирать на Покров. Ему говорят, мол, батя, ты ещё такой здоровый, живи себе, а он сходил в баню, простился со всеми (а родни было много!), затем зашёл в дом, лёг в передний угол на скамейку, перекрестился, вздохнул и передал Богу свою душеньку. Вот такие были у меня отец, и дед, и другой дед, и прадед. Я свято храню о них память. А как же! Без памяти мы никто. А о себе? Я ветеран Великой Отечественной войны, ветеран труда, можно много чего рассказать, но, думаю, на этом хватит.


Читайте также: